Любовь по-немецки – 2. Особые отношения - Мара Дорст

Постепенно комната наполняется другими посетителями, но я не беспокоюсь, ведь они пришли позже меня. Через полчаса ожидания я начинаю понимать, что порядок очереди вовсе не такой, как я предполагала. В кабинет к доктору одного за другим приглашают уже и тех, кто пришел гораздо позже меня, но своей фамилии я так и не слышу. Через час в комнате ожидания неожиданно появляется Мануэла. Она делает вид, что не видит меня, а я настолько слаба, что не хочу вступать ни в какие разговоры и тоже делаю вид, что ее не замечаю. Я знаю, что я выгляжу просто ужасно: бледная, измученная болезнью, не причесанная. Мне хватило сил утром только схватить волосы резинкой, даже не пройдясь по ним расческой. Но мне так плохо, что абсолютно все равно, как я выгляжу. Даже если бы на месте Мануэлы появился Карстен, я бы не отреагировала, хотя в другое время полезла бы под стол, чтобы меня не увидели в таком виде.

Мануэлу тоже приглашают в кабинет врача раньше меня. Наконец, когда в комнате ожидания остаюсь я одна, медсестра объявляет мою фамилию:

– Фрау Аверина!

Не могу объяснить такой порядок очередности ничем иным, как дискриминацией по национальному признаку. Я иностранка, эмигрантка. Все местные прошли вперед меня. А возможно, моя страховка настолько ничтожна, что меня готовы принимать только по остаточному принципу.

Врач, герр Яблонски, правда, любезен со мной, улыбается, выслушивает терпеливо и со вниманием мою ломаную немецкую речь. Но это ни о чем не говорит. Здесь так принято: в магазине, транспорте, любом общественном заведении я встречаю эти фальшивые, словно приклеенные, улыбки и подчеркнуто вежливое обращение. Раньше я принимала все за чистую монету. Но уже давно понятно, что это лишь социально-принятая норма поведения. Доктор слушает мои легкие стетоскопом, смотрит горло шпателем. Показываю ему заодно и мой ожог. Для этого приходится лечь на кушетку, спустить трусы и раздвинуть ноги. Мне не до стыдливости.

Доктор Яблонски качает головой, но успокаивает меня, что ничего страшного не видит ни в моей простуде, ни в ожоге.

– Вам нужен больничный?

– Да, я хожу в школу в Ильцене.

Он выписывает больничный и рецепт на антибиотик и мазь Бепатен. Без рецепта антибиотики в аптеках купить невозможно, а рецепт на мазь позволяет приобрести ее со скидкой. В Германии часть стоимости лекарств, на которые выписан рецепт, оплачивает страховая компания. Возможно, поэтому Йенс настаивал на том, чтобы я шла со своей мигренью к врачу. Тогда мои лекарства обходились бы ему дешевле. Но он не объяснил мне этого, и поэтому я не видела в обращении к врачу никакого смысла. Йенс вообще никогда мне ничего не объяснял, и до всего приходилось доходить самой опытным путем.

С приемом антибиотиков мне очень быстро становится легче. Уже через пару дней температура снижается, а кашель наконец-то становится влажным. У меня появляется настроение жить, а вместе с ним и желание чем-то заниматься. Но пока я не могу вставать с постели, я еще слишком слаба. Зато могу, наконец, принять душ и поменять постельное белье на моей половине. В корзину с грязным бельем летят смятые, пропитанные потом простыни и наволочки.

Почему-то мне так хочется послушать что-то истинно русское. Натыкаюсь в Youtube на запись «Евгения Онегина» в прочтении Смоктуновского и не могу оторваться. Слушать Пушкина – это как проливать бальзам на физические и душевные раны. За окном немецкая бесснежная зима, а я лежу в постели, укрывшись чистеньким одеялом, и слушаю любимый роман в стихах. Теплый и такой домашний голос Иннокентия Смоктуновского окутывает меня, и воображение рисует картины родных пейзажей, таких милых русскому сердцу:

Татьяна (русская душою,

Сама не зная почему)

С ее холодною красою

Любила русскую зиму,

На солнце иней в день морозный,

И сани, и зарею поздной

Сиянье розовых снегов,

И мглу крещенских вечеров.

Пока я так тяжело болела, я все время боялась умереть. Умереть здесь, на чужбине, вдали от моих близких и от детей. И теперь, когда мне гораздо лучше, я слушаю строки из «Евгения Онегина» как радостную песню жизни. Это напев Родины, возвращающий меня из темных лабиринтов апатии и страха, в которых я блуждала в забытьи.

Мои друзья переживают за меня. Люси пишет мне, что они с Артуром и весь наш класс, включая, конечно, Риту, волнуются и ждут моего возвращения. Я тоже уже очень соскучилась, мне не терпится вернуться в школу. Но я еще слаба, а температура почему-то от высоких цифр наоборот упала до очень низких. Градусник показывает 35,5 или даже 35,4. Надеюсь, что это временно, и скоро я смогу встать на ноги.

Болезнь показала мне, что мне не на что рассчитывать рядом с Йенсом. В любой тяжелой ситуации я окажусь одна без его помощи. Это еще больше укрепляет меня в решении покинуть Германию, как только я получу заветный сертификат.

Глава 13. Зубная Фея по-немецки или «Берегите зубы с молоду!»

– Когда ты принесешь вещи назад? – постоянно допытывается у меня Йенс.

Я уже поправилась и начала ходить в школу. И даже съездила на Termin к фрау Вильке. Я решила забрать заявление. Не хочу запускать маховик правовой машины с ее разбирательствами и судами. Он неминуемо зацепит и меня, ограничит меня в моих планах вернуться в феврале в Россию. У меня нет задачи наказать Йенса. Я просто хочу беспрепятственно уйти от него. Фрау Вильке поддерживает мое решение отозвать заявление, когда я делюсь с ней планами уехать от мужа, покинуть Германию навсегда. Но просит меня быть предельно осторожной в оставшееся время. Говорит, что, как и предполагалось, Йенс, вызванный по повестке, разыгрывал из себя жертву, любящего мужа, ссылался на мою неадекватность. Конечно, это ее не обмануло как опытного профессионала, но еще больше укрепило в мысли, что я имею дело с опасным человеком, поэтому мне стоит быть внимательной ко всему, что происходит вокруг меня. И, конечно, не подписывать никаких бумаг, если он будет мне это предлагать.

Вопрос с вещами, который стал звучать почти каждый день, я отбиваю, объясняя я мужу, что я не уверена в его уравновешенности и в том, что мне не понадобится вывозить их снова.

– Возможно, мне придется опять вызывать полицию и бежать отсюда посреди ночи. – Говорю ему это прямым текстом.

Эти слова злят его, но он ничего не может поделать. Теперь ему нельзя проявлять агрессию открыто. Он еще не знает, что я забрала заявление, а я, конечно, не собираюсь ему сообщать об этом. Мне так будет безопаснее.

Но его поведение дома, конечно, изменилось. Он больше не пытается изображать любящего мужа. Теперь, когда он не может меня заставить плясать под свою дудку, не может предлагать мне мужчин с сайта, он потерял ко мне интерес. Мы практически не разговариваем. Ходим по дому как чужие люди, лишь иногда встречаясь на кухне или на балконе во время перекуров, но тем для разговора между нами тоже больше нет. Ну и зачем-то он по-прежнему приходит ночевать в нашу спальню. У нас разные матрасы, разные одеяла. И если случайно во сне он придвигается ко мне, я моментально откатываюсь на край своей половины кровати.

И в то же время он успокоился, что я никуда не денусь, убедившись в том, что я все-таки вернулась к нему после декабрьского происшествия. Догадаться, что причина в сертификате, он не может. Поэтому мое возвращение является для него свидетельством того, что я хочу остаться в Германии навсегда. То, что я планирую побег в феврале, никак не может прийти ему в голову. Я по-прежнему не понимаю, зачем ему нужен брак со мной, но то, что он ему нужен не вызывает сомнений. Пытаюсь выяснить у Леа,